Игрушки...

Валенки.

За пыльным стеклом падали редкие снежинки и прилипали к окну. Одно мгновение эти изумительные создания вглядывались в комнату, но уже через секунду превращались в капельки... Печка дышала жаром и трещала, наполняя воздух ароматом трав, которые бабушка сушила на расстеленной газете времён её комсомольскою юности. А Сашка прижималась покрасневшим носом к стеклу и разглядывала двор, присыпанный снегом. Горло было замотано толстенным шарфом, который безбожно кололся и пах овчиной. Сашка болела второй день, причём лечили её все, включая соседку тётю Валю и даже деда Мишу из дома в конце улицы. Она не могла больше ни пить чай с мёдом, ни отвар из мать-и-мачехи, ни молоко с содой. Ей хотелось на улицу. Нос щипало от насморка и жара печки, поэтому прижиматься к холодному мокрому стеклу было не только интересно, но и приятно. Где-то в соседней комнате телевизор тихонько бормотал про очередной съезд партии, а бабушка Зоя гремела на кухне кастрюлями, готовясь к приезду тётки с племянником. Тоска.
- Шуронька, я схожу к бабе Лиде за молоком, я быстро! - бабушка прокричала из кухни, послышался шорох одеваемой шубейки и хлопнула входная дверь.
В эту же секунду Сашка вскочила с кровати и полетела в коридор, засунула ноги в старые дедовы валенки, стоявшие в сенях, накинула куртейку и шмыгнула на задний двор.
Земля была покрыта тонким, как шерстка новорожденного котёнка, снегом... Изломанные карандашные наброски ветвей деревьев чернели на сером, тяжёлом небе... Сашка запрокинула голову и стояла в распахнувшейся на груди куртейке и огромных тяжелых валенках посреди двора и ловила ртом маленькие беспомощные снежинки...

 

Примус.

- Соня! Со-о-о-оня! Соня, стерва такая, хоть
сюды! - Люська орала, как иерихонская труба и во всей коммуналке
начинали дрожать в буфетах стаканы....
 - Сонька, гадина, ежели ты
мне стол спалишь, я тебе все космы повыдергаю! - цунами-Люська была
страшна и избежать её гнева можно было только спрятавшись под одеялом и
заткнув уши ватой....
Где-то в коридоре с грохотом распахнулась
дверь и миру явилась Соня, с размазанными тенями и одетым на голое,
немолодое тело шёлковым халатом... В уголке рта торчала беломорина, а
ногти являли собой крючковатые плевки крови. Сонька... нет, не Сонька,
а, как минимум, Софья Александровна царственно вплыла в пропахшую
тушёной капустой коммунальную кухню и застыла в дверном проёме, изогнув
умопомрачительное бедро...
- Заткнись, Люсь, всех тараканов перебудила. Ну?
Люська взвилась, как выпущенная на волю пружина...
- Совесть у тебя есть? Есть? Твой примус скоро
всю кухню изгадит, пока ты со своим хахалем любовничаешься! И каша твоя
сгорела! Скажи спасибо, что я выключила. Тьфу, бестолочь!
Соня медленно выдохнула дым, подошла к раковине, затушила папиросу и повернулась.
-
Дура ты, Люська. Дура. Мужика найди себе. Хорошего. Да хоть какого. А
каша...  каша, Люсь, это все х*йня... Каша никуда не денется...
Соня повернулась, и скоро где-то в глубине коридора хлопнула дверь...
Люська села на шатающуюся от старости и безысходности табуретку и тихо, по-бабьи, заревела...

"Ехать охлюпкой"

Егорыч в который раз провел руками по
карманам и выматерился - спички всё-таки остались где-то в зимней
избушке, а возвращаться было далеко и поздно. Одинокая пачка "Примы"
отсыревала в нагрудном кармане, а курить хотелось.... Лес сегодня был
мокрым и грустным - всё-таки на дворе стоял ноябрь, но снег и не думал
ложиться на отсыревшую и пахнущую грибами и прелой листвой землю...
Фляжка, тихонько булькнув, опрокинулась, и самогонка побежала по
окоченевшему горлу... Начинало темнеть. Маруся фыркнула и подцепила с
земли ещё почти жёлтый лист осины. Маруся хотела в стойло, но стойло
призрачно  маячило в десяти километрах от того места, где они с
Егорычем искали спички и что-то съедобное.
- Ох мне Николавна
задаст. Да, Марусь? - Егорыч нежно потрепал лошадь по загривку и
грустной морде. Маруся потянулась к широкой жилистой ладони,
испещрённой шрамами и ещё раз фыркнула.
-  Ладно, пошли уже,
дурочка. Егорыч оглянулся и потянул Марусю за повод. Они подошли к
высокому пню посреди лужайки, Егорыч взобрался на него и, тяжело
кряхтя, забрался на лощёную спину.
- Пошли, милая, Николавна, поди, ужо баню истопила. - Егорыч выпрямился и, охнув, схватился за поясницу.
Маруся
осторожно переставляла ноги, и сухие ветки остро хрустели в тишине...
На подъезде к деревне Егорыч подобрал поводья и Маруся уже радостно
прибавила шаг.
Охнув, дородная женщина в выцветшем платке бросилась навстречу.
- Ой, да что ж ты поделаешь! Ездишь охлюпкой, Маруську угонял, а ведь у тебя спина, ревматизьм! - Вскинув руки, женщина приняла сумку и помогла Егорычу слезть с лошади.
Егорыч обнял жену и вошёл в сени. Откуда-то тянуло пирогами и теплом...